Это были следы, оставленные в жизни Молли ее отцом. Следы, которые делали ее сильной, но также и уязвимой.

— Теперь не время идти против них, — прошептал я. Я смотрел ей через плечо, ожидая, что в любой момент может появиться стражник, желающий узнать, куда мы делись. — Пойдем, — сказал я ей и увел ее глубже в лабиринт амбаров и пристроек. Она молча шла рядом со мной некоторое время, потом внезапно выдернула у меня свою руку.

— Самое время идти против них, — выкрикнула она. — Если ты отложишь это сейчас, то не сделаешь никогда. Почему сейчас не время?

— Потому что я не хочу, чтобы ты была в этом замешана. Я не хочу, чтобы тебе причинили боль. Не хочу, чтобы люди говорили о тебе как о шлюхе бастарда, — я едва выдавил из себя эти слова.

Молли вздернула подбородок.

— Мне нечего стыдиться. А тебе?

— Нет. Но…

— «Но». Твое любимое слово, — сказала она горько и стала уходить от меня.

— Молли! — я прыгнул за ней и схватил ее за плечи. Она развернулась и ударила меня. Не пощечина. Хороший удар в челюсть, от которого я покачнулся, а рот мой наполнился кровью. Она стояла и сверкала глазами, подстрекая меня еще раз коснуться ее. Я не двинулся с места.

— Я не говорю, что не отомщу им. Я просто не хочу, чтобы ты была в это замешана. Дай мне шанс провести этот бой по-своему, — сказал я, чувствуя, как кровь бежит по моему подбородку. — Верь, со временем я найду их и заставлю расплатиться. По-своему. Верь. Расскажи мне об этих людях. Что на них было надето, как они ехали? Как выглядели лошади? Они разговаривали как люди из Бакка или как чужаки? Были ли у них бороды? Можешь ли ты вспомнить цвет их волос и глаз?

Я видел, как она напряглась, видел, как ее мысли меняют направление.

— Коричневые, — сказала она наконец. — Коричневые лошади с черными гривами и хвостами. А мужчины разговаривали обычно. У одного была темная борода. Кажется. Трудно разглядеть что-нибудь, когда лежишь в грязи лицом вниз.

— Хорошо. Это хорошо, — сказал я, хотя она вовсе ничего не сообщила мне. Она старалась не смотреть на кровь на моем лице. — Молли, — сказал я тише, — я не буду приходить… в твою комнату. Некоторое время. Потому что…

— Ты боишься.

— Да, — прошипел я, — боюсь, что они сделают тебе больно. Боюсь, что они убьют тебя, чтобы сделать больно мне. Я не буду подвергать тебя опасности.

Она стояла неподвижно. Было непонятно, слушает она меня или нет. Она скрестила руки на груди и обхватила свои плечи.

— Я люблю тебя слишком сильно для этого, — мои слова прозвучали жалко даже для меня самого.

Она повернулась и пошла прочь от меня. Она все еще обнимала себя за плечи, как будто не давала себе разлететься на части. Она выглядела очень одинокой, в испачканных в грязи синих юбках и с опущенной головой.

— Молли Красные Юбки, — прошептал я ей вслед, но ее больше не было. Только то, что я сделал из нее.

24. НИТБЕЙ

Рябой Человек — легендарный предвестник болезней и несчастий для народа Шести Герцогств. Увидеть его на дороге означает приближение болезней и мора. Как говорят, увидеть его во сне — это знак скорой смерти. В рассказах он часто является к тем, кто заслуживает наказания, но в кукольных представлениях иногда используется как предзнаменование грядущих бедствий. Марионетка на сцене, изображающая Рябого Человека, предупреждает зрителей, что скоро они станут свидетелями трагедии.

Зимние дни тянулись удивительно медленно. С каждым проходящим часом тучи надо мной сгущались. Я никогда не заходил в свою комнату, не оглядев ее сперва, не ел ничего, что готовилось в мое отсутствие, пил только воду, которую сам доставал из колодца. Я плохо спал. Постоянная настороженность сильно сказывалась на мне. Я был резок с теми, кто просто заговаривал со мной, угрюм в обществе Баррича, сдержан с королевой. Чейд, единственный, с кем я мог бы разделить свой груз, не звал меня. Я был отчаянно одинок. Я не смел пойти к Молли. Старался, чтобы мои визиты к Барричу были по возможности краткими, потому что боялся навлечь беду и на него. Я не мог открыто уходить из Баккипа, чтобы провести время с Ночным Волком, и боялся пользоваться нашим тайным путем. Я ждал и наблюдал, но то, что больше ничего не происходило, стало утонченной пыткой.

Каждый день я бывал у короля Шрюда. Он чах у меня на глазах, а шут с каждым днем становился все более мрачным, а его юмор более едким. Я тосковал по суровой зиме, которая соответствовала бы моему настроению, но небеса оставались синими, а ветры спокойными. Вечерами в Баккипе шумели веселые пиры. Устраивались балы-маскарады, состязались друг с другом менестрели. Герцоги и знать Внутренних Герцогств ели и пили за столом Регала до поздней ночи.

— Как клещи на умирающей собаке, — кровожадно сказал я как-то раз Барричу, перебинтовывая ему ногу. Он заметил, что ему не трудно стоять по ночам на страже у дверей Кетриккен, потому что шум пиршеств не дает заснуть никому в замке.

— А кто умирает? — спросил он.

— Мы все. Со временем все мы умрем. Тебе об этом никто не говорил? Но нога твоя заживает на удивление хорошо, несмотря на все то, что ты сделал с ней.

Он посмотрел на ногу и осторожно согнул ее. Кожа неровно натянулась, но выдержала.

— Может быть, рана закрылась, но непохоже, чтобы она на самом деле зажила, — это была не жалоба.

Он поднял кружку с бренди и осушил ее. Я, прищурившись, смотрел, как он пил. Его дни теперь шли по заведенному распорядку. Покинув свой пост у дверей Кетриккен, он шел на кухню и ел, а потом поднимался в свою комнату и пил. После того как я приходил помочь ему сменить повязку на ноге, он снова пил, пока не засыпал. Вечером он просыпался как раз вовремя для того, чтобы поесть и отправиться сторожить дверь Кетриккен. Он больше ничего не делал в конюшнях. Он полностью перепоручил их Хендсу, который бродил по ним с таким видом, будто работа была для него незаслуженным наказанием. Каждый день Пейшенс посылала Молли убирать у Баррича в комнате. Я мало знал об этих визитах, кроме того, что Баррич, как ни удивительно, терпел их. У меня были смешанные чувства по этому поводу. Как бы много ни пил Баррич, он всегда вежливо обращался с женщинами. Однако выстроенные в ряд пустые бутылки из-под бренди не могли не напоминать Молли о ее отце. Тем не менее я хотел, чтобы они лучше узнали друг друга. Как-то я рассказал Барричу, что Молли угрожали из-за ее связи со мной.

— Связи? — спросил он резко.

— Некоторые знают, что я люблю ее, — осторожно признался я.

— Мужчины не переносят своих проблем на женщин, которых любят, — посуровел он.

На это у меня не нашлось ответа. Я рассказал ему, что вспомнила Молли о нападавших, но это ни о чем ему не говорило. Некоторое время он смотрел в сторону, сквозь стены своей комнаты. Потом поднял кружку, осушил ее и осторожно заговорил:

— Я собираюсь сказать ей, что ты тревожишься за нее и если ей кто-то опять будет угрожать, то ей следует прийти ко мне. Я в лучшем положении, чем ты, и могу справиться с любой опасностью, — он поднял глаза и встретил мой взгляд. — Я собираюсь сказать ей, что ты поступаешь разумно, держась на расстоянии — ради нее. — Наполняя свою кружку, он тихо добавил, глядя на стол: — Пейшенс была права. И она поступила мудро, послав ее ко мне.

Я побледнел, поняв, что он имел в виду. По крайней мере один раз у меня хватило ума промолчать. Он осушил свою кружку и посмотрел на бутылку. Медленно подвинул ее мне.

— Поставь это на полку для меня, — попросил он.

Животные и зимние запасы зерна продолжали утекать из Баккипа. Кое-что было задешево продано во Внутренние Герцогства. Лучших из охотничьих и верховых лошадей на баржах отправляли вверх по Оленьей реке в район Турлейка. Регал заявил, что таким образом он хочет сохранить лучших племенных животных от пиратов. В Баккипе поговаривали, как рассказывал мне Хендс, что если король боится за свой собственный замок, им уже вообще не на что надеяться. Когда вверх по реке отправился корабль с прекрасными старинными гобеленами и мебелью, пошел слух, что Видящие собираются срочно покинуть Баккип, даже не дожидаясь нападения. У меня было подозрение, что так оно и будет.